22.02.2021 — Расшифровка видео zoom-кафе “Смешанное обучение”
Спикер: Сергей Кузнецов — один из основателей Le Sallay Academy и школы Le Sallay Диалог
Сергей Кузнецов: Академическая программа, то есть то, чему учат в школе, составлена так, что это немножко скучно. Можно обсуждать, из-за чего это произошло, причин было много. Но, по большому счету, дело сводится к тому, что современная программа наследует программу столетней давности, то есть ориентирована на детей, у которых нет возможности в другом месте пойти в школу и получить интересные знания по географии или биологии. Сегодня мы знаем, что это не так. Когда мы все ходили в школу, то для многих из нас то, что нам показали карту, фото или видео, что-то рассказали, – это было ново и интересно. А сегодня есть интернет, есть YouTube. Если интересно узнать, как устроена жизнь в Австралии, ты это быстро узнаешь, не прибегая к помощи учителя из школы. Часть того, что объясняют в школе, дети могут узнать в другом месте. Часть того, что объясняют детям, оказывается немножко морально устаревшим, то есть ориентировано на знания, которые были практически необходимы 100 лет назад, а сегодня – уже нет. А часть, особенно это касается математики, просто оказывается очень скучной.
Есть известная картинка, где показано, как меняются задачи по математике с пятидесятых годов по наши дни: в начале – посчитайте площадь сложной фигуры, а в конце – раскрасьте треугольник. Действительно видно, что программа становится все легче и легче, все менее насыщенной. Но что значит “легче”? Только кажется, что это лучше для детей.
Средняя школа ориентирована на то, чтобы учиться, больше тратить времени на учебу. Поэтому времени на математику много, а узнает ребенок очень мало. Это большая проблема. Потому что дети в начальной школе узнают много всего: читать, писать, считать, общаться. В средней школе скорость поступления по-настоящему новой, интересной информации сильно падает, а времени это отнимает больше.
Я всегда говорю взрослым: “Представьте, вы были бы на работе, времени много тратили на однообразную работу, мало узнавали бы нового и интересного. У вас было бы желание туда ходить?” Нет, не было бы. Эту известную проблему пытаются разные школы по-разному решать. Существуют школы с более продвинутой программой по отдельным предметам или по всем предметам. Все это здорово, очень хорошо, но это не то, о чем я бы хотел рассказать.
Есть второй вопрос, которым задаются специалисты, в решении которого большинство школ сталкиваются с проблемой. Речь идет о том, что 10-15 лет — это возраст, когда для детей особенно важно социально-эмоциональное развитие. Они должны научиться взаимодействовать с другими людьми, с другими взрослыми и разбираться в собственных и чужих эмоциях. Это важная возрастная задача. Если она не решена у того или другого ребенка, то ему в школе плохо. Есть дети, у которых эти задачи решаются более-менее легко, а иногда они решаются в семье. Но много детей, для которых эти задачи не решаются сами по себе. Поэтому, как результат, у них плохие отношения с одноклассниками, им трудно общаться, от этого им тоже не хочется идти в школу. Говоря про плохие отношения с одноклассниками, я не имею в виду случай буллинга. Хорошие школы знают, что с этим делать.
Я говорю о ситуациях, когда есть мальчик или девочка, который каждую переменку стоит в уголочке и никого не трогает, его тоже никто не трогает, – буллинга нет, но ему или ей одиноко. Тут никто не может так быстро помочь. Нельзя взять за руку, отвести к детям и сказать: “Поиграйте с Пашей”. Они поиграют пять минут и уйдут, потому что Паша и Маша не умеют общаться, и они – тоже с ними. Это еще одна проблема, которая мешает детям в средней школе сохранить высокую мотивацию.
Есть изменения в программе, которые позволяют сделать учебу интересной. Но общение с другими детьми для многих остается проблемой. И, прежде всего, для детей с особенностями, с особыми потребностями в обучении. Под этим зонтиком объединяют много разных детей. Меня сейчас интересуют не дети с ДЦП или слабовидящие, а прежде всего дети с неврологическими расстройствами типа синдрома Аспергера, гиперактивностью. Думаю, вы знаете, что таких детей достаточно много. И не всегда эта особенность диагностирована. Это очень зависит от страны и от города. Например, в России лучше диагностика, чем во Франции, а в Америке часто передиагностируют. Но, так или иначе, мы знаем, что таких детей довольно много, и они требуют особого подхода.
Если мы говорим об интеллектуально сохранных детях, то отправить их в специальную школу было бы неправильно. Часто эти дети умнее других, иногда – по каким-то предметам сильнее, по каким-то – слабее. Что с ними делать? Их можно отдать в обычную школу, но им будет очень трудно с одноклассниками, иногда – с учителями. Приставить к каждому из них тьютора не всегда возможно. И они очень часто выглядят как нормальные дети: разговаривают, пишут, играют, иногда с другими детьми разговаривают. Не всегда легко заметить их особенности, не всегда легко диагностировать. Но идея понизить им образовательному планку – неправильная, потому что если они интеллектуально сохранны, то им будет скучно.
Возникает задача, как решать проблему социально-эмоционального развития детей. Часто говорят про софт скиллс. Это словосочетание включает много про социально-эмоциональное. Мы делали учебный лагерь и видели, что ситуация, когда у нас есть две недели и все дети вместе учатся и много играют, – это очень подходящая ситуация, чтобы поработать с их социально-эмоциональным развитием. Помимо уроков, есть время для игры и правильно подобранная команда вожатых и психологов, способных в процессе игры помогать детям простраивать отношения друг с другом, разбираться в собственных чувствах и эмоциях и так далее. Это не всегда должно называться психологическим тренингом.
Я приведу один простой пример:
Во многих школьных поездках и лагерях есть штука, которая называется “свечка”. Вечером в конце каждого дня дети и часть взрослых садятся в кружок и передают друг другу свечку (на самом деле, это может быть любой предмет). И каждый, кто предмет держит в руках, по очереди на заданную тему высказывается. Это очень важная история. Обычно она используется, чтобы обсудить, что произошло за день. Но ее можно расширить и обсуждать много вопросов. А иногда это просто интересный способ поговорить.
Например, мы все знаем, что на какой-нибудь день в поездке дети начинают скучать по дому довольно ощутимо. В этот момент важно дать возможность поговорить об этом в безопасной и комфортной атмосфере. Вы можете сделать свечку на тему “Представьте, что мы волшебным образом вернулись домой – что бы вы оттуда взяли и перенесли?” Кто-то говорит, что привез бы игрушку, кто-то – младшую сестру или родителей. Что важно здесь? К этому моменту уже создана атмосфера, когда каждый говорящий знает, что никто не будет над ним смеяться, перебивать, отпускать ехидные замечания. Тут дети слышат, как другие говорят про какие-то свои чувства: соскучился по маме и папе, по собаке. И дети тоже учатся об этом говорить.
По большому счету, это большая работа и по социализации. Дети учатся общаться между собой, слышать другого человека, когда тот говорит о своих переживаниях, и от этого не разваливается, не начинают его затыкать, смеяться.
И никто из детей не воспринимает эту вещь как психологический тренинг. Детям нравится, потому что они говорят про чувства, например, на тему “Что, если бы у тебя была суперспособность?”.
Иными словами, если у нас в лагере есть много времени, кроме учебы, чтобы с детьми заниматься, то социально-эмоциональные проблемы можно решать. В обычной школе дети утром пришли, вечером ушли – на это фактически не остается времени. У нас есть много уроков, перемены, обеденный перерыв. Часть детей остаются на продленку, часть – не остаются. И, в этом смысле, не хватает времени, ресурсов и сил.
Какие школы умеют решать такие проблемы? Когда мы с Натальей Андреевой говорили про подготовку этой встречи, она сказала: “А если отправить ребенка в интернат? Там он будет весь день и как раз это можно сделать”. Конечно, так это обычно и происходит. Но, как мы все знаем, десятилетнего ребенка вряд ли можно отправить в полноценный интернат. Он приехал в сентябре, а вернулся один раз в году на Рождество и Новый год, потом еще раз – весной, потом – летом. Два месяца десятилетний ребенок без родителей вряд ли проживет хорошо. Поэтому большинство интернатов, даже в странах, где они распространены, как правило, принимают детей с 12-14 лет. Поэтому именно средняя школа оказывается исключена из этой истории.
И вот мы задумались о том, что мы могли бы сделать. Мы поняли, что смешанное обучение, к которому мы пришли, — это та модель, которая позволяет решать несколько задач, которые перед нами стоят. Я расскажу, что мы сделали, потом расскажу, какие задачи таким образом решили.
Учебный год мы разбили на три триместра. В начале каждого триместра дети и преподаватели собираются и проводят вместе две-три недели. Они учатся, занимаются. Потом разъезжаются по домам и два месяца занимаются онлайн. У нас маленькие группы. Мы понимаем, что если у нас больше 6 человек в группе, то нормальный урок вести онлайн трудно. Учитель должен видеть всех детей, все должны быть включены. Он должен к каждому достаточно регулярно обращаться, чтобы у ребенка не было соблазна на что-то другое отвлечься. Это первая вещь, которую мы делаем.
Вторая вещь, которую мы делаем, — мы практикуем мультивозрастные группы. Двенадцатилетний может попасть к 11-летним или 13-летними. Особенно это важно, учитывая, что у нас дети из разных стран, – у них разные в этом возрасте знания по математике, например.
У нас так проходит два месяца онлайн. После этого начинается следующий триместр. Дети собираются на 2-3 недели, потом опять два месяца занимаются онлайн.
Так проходят три триместра. В конце года, в конце мая, мы делаем еще одну, заключительную сессию.
Что благодаря этому нам удается сделать? Мы можем работать с детьми из самых разных мест. Мы все понимаем, что есть дети, которым повезло родиться или жить в городе, где есть хорошая школа, а есть те, которым так не повезло. Либо это частые случаи для наших детей, когда они живут в городе, где есть хорошие школы, но у них особые требования. Например, семьи, которые уехали жить в город, типа Будапешта, и там есть одна или две школы на английском языке. Сегодня они уехали в Будапешт, завтра вернутся в Россию или уедут в другую страну, и учить ребенка венгерскому не нужно. Международных школ обычно немного, они могут быть не всегда хорошими. Поэтому то, что мы предлагаем, позволяет детям из самых разных мест, у которых нет хороших школ рядом с домом, ходить в хорошую школу к нам.
В международной школе у нас трехнедельные сессии, то есть это 12 недель в году. Это 12 недель в режиме 24/7. У нас есть дети из других школ, с которыми мы можем работать как с группой 15-50 человек, так и с ребенком, как частью группы, отдельно, держа в голове задачи социально-эмоционального развития, о которых я говорил. Это вторая вещь, которую нам удается делать благодаря той модели, которую мы используем.
Что мы получаем в результате? Мы как международная школа существуем два года. Как российская – один. Но мы наблюдаем за это время много случаев, когда к нам отправляют ребенка, который умный, хорошо разбирается и в гуманитарных, и в естественнонаучных предметах, но у него не складываются отношения с одноклассниками. Мы видим этого ребенка и понимаем, что не складываются отношения с одноклассниками, потому что есть некоторые неврологические особенности, которые мешают ему начать легко общаться. И мы тратим много времени и сил, чтобы помочь общаться с теми, с кем он оказался вместе, и учиться выстраивать отношения с другими людьми. Поэтому когда ребенок отучился у нас и пошел дальше в старший класс у себя в школу, где он живет, мы пишем родителям: “как он?”. Они говорят, что хорошо, нормально общается, скучает по школе, но все нормально: нормально вписался, не сбежал из школы домой через три месяца. Это наш большой результат, которым мы очень гордимся.
Мы видим много случаев, когда дети за время учебы у нас учатся не только математике, физике, но прежде всего таким вещам, связанным с взаимодействием. В результате мы, помимо их индивидуальных успехов, получаем мультивозрастной коллектив, от 10- до 14-леток, которые между собой общаются: старшие учатся поддерживать младших, младшие общаются с теми, кто постарше. Мне кажется, это очень важно и очень хорошо.
Что из этого может быть использовано в обычной школе?
Когда я рассказываю о школе, меня спрашивают, сколько она стоит. Я говорю, меня переспрашивают “Сколько-сколько?” и полностью теряют интерес. Поэтому мне хочется рассказать, что в обычной школе из того, что я говорю, может оказаться полезным.
Ключевым моментом здесь является не то, что часть занятий идет онлайн, а то, что часть занятий проходит, когда учителя (и другие значимые взрослые) и ученики проводят вместе какой-то промежуток времени, условно говоря, недели две-три.
Мы знаем, что многие обычные школы что-то подобное делают. Я знаю много школ московских, которые обязательно, когда они набирают новых учеников, в первые выходные отправляются с ними в поход. Часто туда идут и дети постарше, выпускники. Возникает общение, где есть возможность уделить больше внимания рабочей группе, работая над социальным развитием.
Некоторые московские школы практикуют какие-то выезды для защиты дипломных и курсовых работ. Но школа не всегда осознает, что это огромный потенциал для той работы, о которой я говорю.
Иногда это выходит так: учитель математики любит ходить в поход, он с детьми пойдет, о чем-то с ними поговорит, все пройдет хорошо, но никто при этом не ставит перед кем-то задачи из серии “Давайте используем эту внешкольную активность, чтобы Васю, который ни с кем не общается, лучше включить в детский коллектив. Давайте придумаем такой вид игры, в которой Васины плюсы были бы заметны другим детям, чтобы они от этой игры начали с ним общаться, чтобы возникло у них взаимодействие”. Это можно делать внутри похода и других активностей. Но это штука, которую нужно держать в голове, как важную учительскую задачу.
Это можно делать в рамках обычной школы.
Мне кажется, что часто, когда мы говорим про смешанное обучение, имеется в виду, что у нас есть онлайн, и мы его как-то стараемся очными уроками усилить, сделать эксперимент, который дети не могут сделать дома. Но я сегодня хотел обратить внимание прежде всего на социально-эмоциональный аспект, потому что выделение такого специального времени для плотного общения детей открывает перед нами для этого все возможности.
Буду рад ответить на вопросы.
Наталья Андреева: Спасибо. Коллеги, есть ли вопросы?
Марина Вайндорф-Сысоева: Добрый день. Меня вот что интересует. Когда мы говорим о зарубежном опыте, как он преломляется через все наши новые возможности? Сергей, как вы это видите?
Сергей Кузнецов: Что вы имеете в виду под словами новые возможности?
Марина Вайндорф-Сысоева: Один говорит сегодня, что эта тема уже для него устаревшая, она сто лет муссирована. А другой для себя делает открытие, для него это новая возможность. Как бы вы посоветовали действовать, когда это – нельзя, то – нельзя, а хочется?
Сергей Кузнецов: Вы имеете в виду учеников или учителей?
Марина Вайндорф-Сысоева: Учителей.
Сергей Кузнецов: Я не могу ответить на этот вопрос, потому что мы себе учителей подбираем. Мы с самого начала объясняем, что от них ожидаем, что от них хотим. Общий ответ на этот вопрос заключается в том, что если у нас есть учителя, которые что-то не умеют делать (например, работать в онлайне или применять котичинг, когда два учителя объясняют одну тему), тогда проводим какие-то тренинги, образовательные семинары внутри школы, формальные или неформальные.
Я надеюсь, ответил на вопрос.
Марина Вайндорф-Сысоева: Да. Но когда с мотивированными работаешь, если еще не выбираешь.
Сергей Кузнецов: Я согласен, что ситуации, когда ты выбираешь себе учителя, а не берешь, что, дают, – это огромное преимущество. Я сторонник того, чтобы можно было легко расставаться с сотрудниками, которые не хотят работать.
Марина Вайндорф-Сысоева: Я тоже хотела добавить, что работая на разных руководящих работах, всегда с удовольствием брала тех, кто не имеет опыта.
Сергей Кузнецов: Кстати, это важный вопрос. Мы часто берем к себе в учителя тех, у которых есть педагогический опыт, но не обязательно средней школы. У нас есть люди, которые преподавали в первых курсах университета, в high school.
Программа для средней школы очень опустила планку за последние пятьдесят лет. А эти люди ее автоматом поднимают. Они с детьми говорят как со взрослыми. И это хорошо работает.
Я отвечу на вопросы, которые мне прислали:
Какая подготовка требуется учителям, чтобы вести такую работу? Или акцент на социально-эмоциональное развитие осуществляют другие учителя?
Учителя не занимаются так плотно социально-эмоциональным развитием во время трех очных недель. Для этого есть специальный персонал. Условно, мы можем назвать их вожатыми, но это совсем не вожатые. Это люди, которые проходили специальные большие тренинги. Наш партнер – центр семейной психологии в Москве. У нас есть психолог в штате школы. Вместе мы с ними много работаем и что-то делаем. Конечно, это специально отобранные люди, которые именно на этом концентрируются. Их примерно должен быть один человек на семь детей. То есть если у нас 50 детей, то у нас будет семь таких вожатых. Часть из них — это люди, которые в течение онлайн-смены тоже раз в две недели контактируют с ребенком: иногда на полчаса, иногда больше. Учителя все-таки должны учить своему предмету, у них нет возможности заниматься всем остальным.
Наталья Андреева: То есть, по сути, это тьюторы?
Сергей Кузнецов: Да, мы можем так говорить. Слово “тьютор” использует здесь часто, но оно чуть отличается от того, что делают у нас или от обычной тьюторской работы. Мы много таких людей принимаем к себе и все время ищем себе людей на эту позицию. Но классический тьютор часто ставит задачу ребенку, ведет его развитие, а мы в меньшей степени делаем установку на “поговорить и обсудить” и чуть больше – на то, чтобы создать ситуацию, где происходили бы какие-то изменения.
Я хорошо помню себя в 10 лет. И любому тьютору, которого бы мне выдали и который бы спросил, какая у меня проблема, я ответил, что моя проблема, что все мои одноклассники дураки. Ему бы потребовалось очень много времени, чтобы объяснить, что моя проблема в том, что я не слушаю своих одноклассников и не готов с ними нормально разговаривать. Я бы эту задачу у него не взял в ближайшие два года.
А так мы видим, в чем проблема. Мы можем не проговаривать, а создавать ситуацию, когда ребенок вынужден слушать других и понимать, что это выигрышная стратегия общения.
Вопрос: Работа осуществляется с ребятами разного возраста. Как определяют уровень знаний для обучения в одном классе, группе?
Определяют его обычным образом. Когда у нас проходит первая очная сессия, то каждый учитель удобным ему образом тестирует уровень знаний ученика. В большинстве случаев уровень знаний по английскому определяется более-менее стандартными тестами. Уровень знаний по математике определяется путем давания задач. Мы любим это делать в виде игры “перестрелка” – дети ее вполне любят, не воспринимают как экзамен.
Несмотря на то, что мы частная школа, мы не отбираем детей на входе, почти не осуществляем отсева. Нужно, чтобы ребенок был способен сам заниматься, выдержать сорок пять минут онлайн (в неврологическом плане). Но мы считаем, что у ребенка 10 лет любой уровень знаний, с которым он нам достанется, мы за пару лет доведем до стандарта.
Вопрос: Формирования группы разного возраста связано с разным уровнем подготовки?
Да, а также связано с тем, что есть дети, которые по математике двигаются быстрее, чем по истории или литературе. По иностранным языкам это особенно заметно. Мы привыкли, что у нас в обычной школе внутри одного класса могут быть разные группы по иностранным языкам, с разным темпом развития. То же самое у нас, но не только по иностранным языкам.
Вопрос: Насколько проблему среднего звена можно решить просто обновлением контента, без организации образовательного лагеря?
Улучшением академического уровня, что называется, контентом, эта проблема частично решается. Возможно, у вас нет возможности сделать образовательный лагерь. Конечно, мы все знаем, что в каждом городе есть школы средние, есть похуже и получше. И есть много детей, которые все равно будут нуждаться в социально-эмоциональной поддержке и им одним контентом задачу не решишь. Тем более, если это дети с особенностями.
Вопрос: В чем смысл самой программы и какая у школы аккредитация?
Когда вы делаете международную школу, в которой у вас учатся дети из 13-15 стран, то вы не можете фактически получить государственную аккредитацию. Если ребенок живет в Соединенных Штатах Америки, а обучается в школе, у которой французская государственная аккредитация, ему совершенно не важно, есть аккредитация или нет. Поэтому есть специальная аккредитация международных школ. Но ее получение занимает лет пять. Это неспешный процесс – они должны убедиться, что мы нормально работаем. Мы аккредитацию в процессе получили.
Вопрос: Как дети учатся и что с ними происходит по окончании школы?
У нас дети, с юридической точки зрения, находятся на домашнем либо на заочном обучении. Это зависит от страны. Есть страны (например, Германия или Швейцария), из которых у нас нет детей. Страны, которые очень жестко требуют посещения школы, мы не можем устроить.
Но дети из разных стран по окончании школы, скорее всего, будут поступать в Швейцарию, Великобританию или США, чтобы продолжить там обучение. Мы говорим родителям: что нужно вашему ребенку, чтобы поступить туда, куда он хочет? Если это Европа и Россия, то ему нужны хорошо сданные экзамены, которые в России называются ЕГЭ. Мы просим родителей определиться за год, какие экзамены собираются сдавать их дети. Скажите нам заранее – и мы поможем вашему ребенку.
Наша программа устроена так, что мы более-менее уверены, что все эти экзамены наши дети нормально сдадут. Мы преподаем мировую историю и мировую литературу, но с акцентом на англо-американскую. Поэтому если ребенок живет в Финляндии, то финскую литературу ему придется изучить самостоятельно, так же как ему придется изучить чуть больше финскую историю. Но поскольку мы учим историю Европы, то история европейской страны внутри нее есть.
У нас есть дети из стран, где ежегодно сдают экзамены. Мы им, в том числе, помогаем готовиться к экзамену по истории. Пока все хорошо происходит.
У нас много русских детей – для них есть дополнительные занятия по русскому языку и русской литературе. В этом смысле дети из России даже в международной школе в более выигрышном положении, чем дети из Финляндии, потому что про русскую историю и про русскую литературу они будут знать к концу школы больше, чем финские дети – про финскую литературу и историю. Вне сомнения, некоторые сложности возникают. Но заметный процент детей все-таки целится в британскую или американскую high school, поэтому мы учим их правильно писать эссе и соответствующую историю с ними проходим.
Мы никогда не берем детей за год до окончания школы, мы их берем минимум за 2 года. Потому что нам нужен первый год, чтобы ему уложить в голову всю структуру. И тогда часть 2-го года можно потратить на подготовку к конкретным специфическим вещам, связанным с экзаменом.
Поступление в Америке — это отдельная задача. Она заключается даже не в сдаче экзаменов, а в том, что школа, то есть все учителя или администрация, должна заполнить довольно подробные анкеты про ребенка: рассказать о нем, привести в соответствие с американской системой оценивания и так далее. Американские школы не смущает, что у нас смешанное обучение, что прописка во Франции, – там всё довольно либерально.
В России все гораздо проще. В России дети все оказываются на домашнем обучении. Они устраиваются в партнерскую заочную школу, где они должны пару раз в год подтвердить свои знания. Мы понимаем, что к концу 9-го класса они будут сдавать российские ОГЭ. Поэтому, что бы мы там ни делали, мы знаем, куда мы должны прийти в конечной точке. Пока не отменили домашнее образование в России, мы себя комфортно чувствуем.
Вопрос: Если это проводить системно, то можно использовать субботы и каникулы. Существует возможность посмотреть примерную программу одной недели вашего лагеря?
Да, конечно, можно и нужно использовать субботы и каникулы.
Если вы частная школа, то у вас чуть больше свободы. Во многих странах, в той же Франции или Америке, есть такая традиция, когда дети на какое-то время выезжают на неделю учиться в какие-то специальные места, например, дома отдыха. Я знаю, что некоторые московские школы так делают.
Можно использовать субботы и каникулы. Мне кажется, каникулы лучше, чем субботы, потому что все-таки в использовании субботы преимуществ больше:
“Дети, пять дней мы учимся, а в субботу мы придем и будем заниматься чем-то другим”
“Я лучше дома посижу”,
“Я лучше с родителями”,
“Но это же не учеба – зачем я пойду?”
— это начнется. Будут ходить не все, а это плохо.
И вторая штука, почему каникулы лучше: наш опыт показывает, что образуется команда, группа, где идет работа со всеми детьми, а не с одним-двумя по отдельности. Такая работа лучше идет, когда они оказываются без родителей, хотя бы на неделю. Дети вынуждены волей-неволей перестать ориентироваться на взаимодействие с мамой и папой, а сосредоточиться на взаимодействии со своими сверстниками и с теми людьми, с которыми они оказываются.
Примерная программа недели лагеря существует, но ценность ее невелика, потому что она представляет из себя расписание, а также инструкцию о том, что на третий день у нас случится кризис третьего дня. У нас нет расписания. Мы твердо знаем, что первый заезд очень различается по динамике. Первая неделя — это на то, чтобы всех познакомить, на второй, чтобы они снова встретились, на третьей приходится работать с разочарованием.
Мы работаем над довольно большим документом, потому что собираемся на международном уровне делать специальную программу, рассказывающую, как построить такую школу, как наша.
Наталья Андреева: Может быть, есть документ, где вы выкладываете по результатам лагеря какие-то фоточки, тексты?
Сергей Кузнецов: Фоточки чего? Дети играют, всем довольны – фоточки красивые.
Расписание я могу рассказать, но это все равно, что спросить школу: какое у вас расписание? Обычное – шесть уроков. Почему у вас лучше? Потому что у нас есть у учителей специальная методика, и ее нужно изучать. У нас история больше ориентирована на учителей, супервайзеров, вожатых.
Вопрос: Можно ли познакомиться с вашей программой по математике?
В общем и целом, если мы покажем вам наш синапсис, вы не увидите там ничего, что бы вы и так не видели в синапсе московской хорошей школы, ориентированной на математику. Синапс можем показать, он не в секрете, но он не отвечает на вопросы, что и как мы делаем.
Наталья Андреева: Будет очень здорово, если вы сможете после сегодняшней встречи добавить несколько интересных ссылок.
Сергей Кузнецов: Я чувствую себя немного неловко, когда говорю, что мы можем показать, но это ничего не даст. Но я зато могу рассказать про академическую часть, потому что у нас есть теоретический подход, который может быть осуществлен внутри каждой школы: государственной или частной. Вещи, которые применялись, мы собрали в конструктор.
Есть такая серьезная проблема: когда какой-то предмет преподают детям, часто учителя и дети не могут ответить на вопрос, зачем мы это делаем, чему мы хотим научить. Мы преподаем детям математику – мы что хотим, чтобы у нас было на выходе? Чтобы дети умели складывать и вычитать? Они уже умеют. Чтобы они освоили планиметрию? Они когда ее забудут? Те, которые полюбили, не забудут никогда. А те, которые не полюбили? Они забудут ее к концу первого курса, если они пошли в институт, или еще раньше. В жизни планиметрия не нужна, и нам нужно придумать специальные ситуации. То же самое относится к литературе и истории.
Мы подумали, что есть какие-то важные вещи, которые есть в каждом предмете. То есть они не предметно специфичны, но важны для процесса обучения.
Мы выделяем три таких кита, на которых стоит преподавание любого нашего предмета. Все эти три кита вам знакомы:
Первый из них мы называем словом “системный подход”. Это означает, что мы стараемся любые явления, события, объекты, которые мы рассматриваем, рассматривать не в одиночке, а в связи друг с другом и описывать объекты и связи между ними так, чтобы они образовывали системы. Это довольно легко укладывается. В этом смысле, старая советская традиция преподавания истории вполне систематична. Там была внутренняя логика, что сначала рабовладельческий строй, потом произошли события в области технологии и общественных отношений и так далее. Мы стараемся не просто рассказывать, а связывать и показывать логическую связь между явлениями. Это воспитывает детей. Если с чем-то ты столкнулся в жизни, хорошо бы немножко посмотреть на то, внутри чего оно существует.
Например, вы пришли в банк – вам предлагают четыре кредита: у одного из них процент в два раза меньше, чем у других, значит надо не хватать его, а задать вопрос, почему, и попытаться выяснить, в чем дело. Нужно учить детей, что делать, когда они столкнулись с чем-то отличающимся от других.
Второй кит – критическое мышление. Обычно критическое мышление понимают как способ противостоять пропаганде, промыванию мозгов, фальшивым новостям, с любой стороны падающим на голову.
У меня спросили, используете ли вы в курсе истории категорию закономерности общественного развития? Я скажу, что мы стараемся в любом курсе показывать, что есть разные системы описания. Мы можем описывать историю через закономерности общественного развития, а можем описывать через историю развития технологий, историю развития медиа. Важно то, что мы показываем детям, что есть разные модели, разные системы описания действительности.
Когда мы говорим про науку, то говорим детям: гуманитарные, естественные науки используют совершенно разные модели описания, там совершенно разные критерии истинности. В физике – повторяющийся эксперимент. А в истории повторяющийся эксперимент поставить очень трудно, во всяком случае, в классе невозможно. Мы говорим детям: “Одна из важных особенностей, которой вы должны научиться, – вы должны понимать, что нельзя путать систему описания, нельзя тащить критерии, которые работают в истории, в физику. Нельзя, как академик Фоменко, то, что он понимает про математику, с той же методологией идти разбираться в историю. Это получается немножко странно. Если вы приняли какую-то одну модель истории, не надо в нее тащить слепок другой, не давайте себя поймать на таких вещах.”
Это важная вещь – критическое мышление. Есть много разных систем, вы можете выбирать, в каждой свои плюсы и минусы. Это касается всех предметов, не только истории и литературы, но и физики, и химии.
И третья вещь, которую мы стараемся не забывать в рамках любого предмета, — творческий подход, или креативность. Это не только способность ребенка нарисовать картинку, спеть песенку, сделать что-то руками, но это прежде всего то, что ребенок не боится допускать ошибки, не боится высказывать свое мнение, знает, что он часто будет получать у нас вопросы, на которые нет единственно правильного ответа. Понятно, что вопросы по естественным наукам в большей степени предполагают, что ответы у нас есть. Но вопросы по литературе, по истории, которые начинаются со слова “почему”, допускают несколько ответов.
Это три штуки, на которых мы строим наши программы. Это позволяет решить проблемы, о которых часто говорят современные педагоги. Они говорят: “Мы привыкли, что много столетий человека заставляют заучивать даты”. Сегодня это глупо, потому что есть Google – ребенок быстро там посмотрит. Я всегда говорю: “Хорошо сделанный курс истории должен быть устроен так, чтобы ребенок запомнил какое-то количество ключевых дат, а все остальные мог примерно высчитать”.
Я как-то ставил эксперимент над собой: просил задавать вопрос, когда было то или иное событие. Я пытался сообразить раньше или позже чего оно должно было случиться, и обычно с точностью до 10 лет пытался угадать, что происходило.
Наша задача — дать ребенку структуру. С помощью Гугла он сам найдет, что туда положить. Структурность мышления очень помогает задавать правильные вопросы тому же интернету, а критическое мышление – отличать правильный ответ от фейка.
Так что, вот так мы строим нашу программу по всем предметам.
Наталья Андреева: У меня сложилось впечатление, что то, о чем вы рассказываете, похоже на гибкую модель смешанного обучения, когда вы действительно учитываете индивидуальные особенности детей, требования страны и все, с чем они приходят к вам. В то же время, это сочетание с другими моделями, именно с организационной точки зрения. Мне кажется, это классная история, которая должна работать.
В Москве есть школы “Интеллектуал”, №1543, №1505, у которых есть именно научные выезды. В школе №1543 — это выезд с классом. Это учебные выезды, и, в то же время, они про развитие социального интеллекта.
Сергей Кузнецов: Конечно, есть одна проблема. Очень часто эти выезды происходят так: дети год отучились и куда-то поехали. А я бы на месте школ, куда большой конкурс и все хотят попасть, сделал выезд перед началом занятий.
Наталья Андреева: Есть школы, которые так делают сейчас.
Сергей Кузнецов: Мне кажется, очень правильно сначала сделать так, чтобы дети познакомились. Можно пробовать экспериментировать с ситуацией, когда дети выезжают не с одним учителем, а с несколькими, и учителя делают совместную программу.
Я абсолютно убежден, что обычный ребенок больше двух месяцев онлайна не может заниматься результативно: он теряет концентрацию, мотивацию, потому что перестает видеть в одноклассниках и учителях живых людей.
В течение многих лет на эту тему ставится невольный эксперимент. Когда жители России стали уезжать жить в Европу, то многие из них брали себе по каким-то предметам учителей из России, с которыми дети общались онлайн. Во многих случаях жители жаловались, что до нового года терпели, а потом – всё. Но выяснилось, что если на каникулы ребенок приезжает в Россию и там хотя бы раз с этим учителем встречается, то дальше все идет лучше. Ребенку очень важен живой контакт, а онлайн не дает такого ощущения.
Наталья Андреева: Полностью согласна.
Сергей Кузнецов: Спрашивают, можно ли приехать и посмотреть опыт работы школы? Скорее, нельзя – это будет отвлекать детей.
У нас школа сравнительная дорогая, она стоит 10.000 евро в год. Мы понимаем, что это большие деньги, и каждый год ищем возможность для каких-то детей уменьшать эту стоимость. В частности, в этом году мы даем стопроцентную стипендию для ребенка из российских регионов, то есть не из Москвы и Питера, где много хороших школ.
Наталья Андреева: Разные стили обучения во время занятий – как дети осознают формирующий эффект от таких мероприятий?
Сергей Кузнецов: Это может быть широкий спектр разных стилей. Мы понимаем, что есть дети, которые любят слушать, другие любят читать, а еще есть дисграфики и дислексики. Не скажу вам здесь ничего, кроме того, что вы знаете и сами. Когда у учителя группа на шесть человек, у него больше возможности уделять время на каждого человека.
Когда у ребенка есть серьезные особенности, мы иногда используем дефектолога, который подключается во время урока, чтобы помочь детям.
Очень интересно наблюдать у разных детей, что кому-то сильно лучше заходит онлайн, кому-то – хуже. Бывают гиперактивные дети, которым нужно встать, попрыгать. Во время очной смены ребенок, который кричит или поет песенку, мешает всем остальным. А во время онлайн-занятия можно выключить микрофон. Если он хочет попрыгать посреди класса, это мешает больше, чем если он говорит: “Извините, мне нужно попрыгать” — и прыгает у себя где-то перед камерой. Это к вопросу о преимуществах смешанного обучения.
Марина Вайндорф-Сысоева: Сергей, скажите, пожалуйста, как школа реагирует на этих детей, которые бывают у вас?
Сергей Кузнецов: Реагирует хорошо. Про русскую не могу сказать, т.к. мы существуем только первый год. Что касается детей из международной школы, то школа реагирует очень хорошо. Пока они все были очень довольны.
Мы стараемся помочь детям и родителям выбрать школу с близким к нам подходом. Это важная история. Что касается международного опыта, какое-то количество школ про нас знают, и есть школы, которые нам близки.
Марина Вайндорф-Сысоева: Это очень важно, потому что когда я со студентами работаю, они задают вопрос, как выбирать. Я им говорю, чтобы не выбирали только началку, – важно смотреть, какое продолжение.
Сергей Кузнецов: Я это хорошо понимаю. Я столкнулся еще в советское время с тем, что все ученики из хороших школ попадают потом в университет и страшно разочаровываются. То же самое с языковыми школами: пошли в иняз и забыли иностранный язык, потому что перестали учиться вообще. Идеально, чтобы образовательная траектория ученика была простроена.
Марина Вайндорф-Сысоева: Еще хорошо, чтобы не мешали, если попадает не туда, куда бы следовало.
Сергей Кузнецов: Одна из наших задач — сделать так, чтобы когда дети закончили нашу школу, они были готовы учиться в любой хорошей школе. Потому что довольно простая задача – создать ребенку тепличные условия, в которых не происходит стресса и конфликта, но и развития тоже не происходит.
Марина Вайндорф-Сысоева: Вы сказали ключевое слово: в хорошую школу из хорошей.
Наталья Андреева: Потому что в плохую школу нет смысла вообще идти. Зачем идти в плохую школу, если можно пойти в хорошую?
Сергей Кузнецов: Меня часто спрашивают, собираемся ли сделать постмидл. Не собираемся: старших школ много хороших, даже в России.
Марина Вайндорф-Сысоева: У вас самый тяжелый и самый интересный возраст, где еще что-то можно сделать.
Сергей Кузнецов: Да, абсолютно, последний шанс.
Давайте я расскажу вам анекдот из нашей жизни. Я думаю, что он не уникальный для школ. У нас под Москвой проходит очная смена в пансионате. Так получилось, что поскольку сейчас длинные выходные, в этом же пансионате в соседнем здании располагается другая группа детей, которые туда приехали заниматься танцем и пением. Мы с ними не пересекаемся, но есть какие-то моменты, когда мы уходим с обеда, а они приходят. Нормальные дети, нормальные взрослые. В какой-то момент кто-то из наших детей кинул куртку на диван и пошел дальше. Его замечает кто-то из моих коллег и говорит: “Вася, пойди куртку подними и повесь”. Вася убегает, куртку вешает. Коллега идет дальше, проходит мимо двух детей из другой школы и слышит, как один ребенок другому: “Ты слышал, как она с ним говорила? Как с человеком!”. И это довольно сильный был инсайт, потому что мы все время забываем, что есть огромное количество школ, где не обязательно плохо учат, но постоянно орут.
Марина Вайндорф-Сысоева: После первой волны пандемии у школьников спросили, какое яркое впечатление от дистанционного обучения? И дети ответили почти единогласно, что учителя не орут.
Наталья Андреева: Для этого возраста очень важно, когда с ними разговаривают, как со взрослыми людьми.
Сергей Кузнецов: Для любого возраста это важно. Попробовал бы я с вами поговорить не как со взрослыми и поорать на вас.
Марина Вайндорф-Сысоева: Дети сейчас из-за дистанта говорят, что они получили говорящую голову: нажми туда, скопируй там, отправь по этому адресу и никакого человеческого чувства.
Сергей Кузнецов: У нас тоже был период, когда мы не смогли в начале года запустить сессию в международной школе. Мы потом научились делать две одновременно в Европе и Америке с частичным сохранением онлайна. Это сложно. Мы пропустили сентябрьскую сессию, нам надо было что-то сделать. Мы разработали довольно много вещей, которые делали онлайн с детьми, чтобы у нас была вступительная неделя, когда они не столько учились, сколько друг с другом общались, играли, знакомились. Мы проводили дополнительные игровые истории онлайн. Мы делаем это в русской школе, в которой есть большое преимущество – примерно все в одном часовом поясе. Потому что когда дети живут от Европы до Калифорнии, то там нет точки, когда все они не спят. А в русской школе она есть. Мы делаем ассамблею, когда дети собираются в понедельник и о чем-то говорят с преподавателем. В этом смысле, в онлайне этот момент общения и социального взаимодействия тоже надо не забывать, уделять ему отдельный ресурс и время.
Марина Вайндорф-Сысоева: Мне кажется, что в первую волну все, кто занимался сначала эмоциональным формированием группы, выиграли.
Наталья Андреева: Без этого дети теряются, у них нет взаимодействия. В этом году я обзванивала онлайн-школы и расспрашивала, какого типа социальное взаимодействие есть в онлайне для детей, чтобы у них сформировался коллектив. Потому что если этого взаимодействия нет, то у него нет ощущения смысла, зачем он вообще сюда приходит. Он может точно так же включить ролик по географии и не приходить на этот урок. Но если есть другие люди, взрослые, которые являются социально значимыми для него, когда он приходит, для него есть и география, и социальная вовлеченность.
Сергей Кузнецов: Трудно учителю, когда это большой класс. В малых группах нам, конечно, проще. Но занятия онлайн должны строиться очень интерактивно, чтобы дети взаимодействовали друг с другом, с учителем, чтобы никто не выключался.
Был рад всех видеть. Спасибо.
Наталья Андреева: Спасибо огромное, было очень полезно.