Как решить проблему неуспешности в школе

21.06.2021 — Расшифровка видео в zoom-кафе “Смешанное обучение”

Ссылка на видео

Спикеры:
Наталья Андреева, Михаил Кушнир, Людмила Рождественская, Елена Зачесова, Юлия Кручанинова.

Наталья Андреева: Добрый день, коллеги. Я немного расскажу о логике работы Spatial chat — сервисе, в котором мы проводим сегодня нашу встречу.  Мы можем слышать тех, кто находится рядом с нами, а также тех, у кого включен мегафон. Сейчас мы пользуемся бесплатной версией – интересно просто посмотреть, потестировать, как это работает и как взаимодействуют люди. Я вижу, например, Михаила Кушнира на соседнем кресле. Если даже я не буду выключать мегафон, а Михаил начнет что-то говорить, то я буду слышать его. Люди, которые сидят вокруг столика, будут слышать меня, Михаила, а также тех, кто будет говорить за этим столом. Если же переместиться за другой стол, то вы будете слышать меня и своих соседей, но не будете слышать тех, кто находится за моим столом. 

Основная идея сегодняшней встречи: мы хотели поговорить о том, почему есть проблемы с ОГЭ в этом году, почему эти проблемы есть не только в России, но и во многих других странах. У нас пока нет точных данных, но число 40% всплыло в разговорах с рядом коллег из других стран. Поэтому возникает вопрос: что может сделать школьная система? Ситуация, в которой мы оказались сейчас, – это ситуация неравенства, в которой у мотивированных учеников появились дополнительные возможности, а у тех, кому школа и учебный процесс были параллельны, эти возможности исчезли. Многие дети пропали из школы, перестали выходить на связь без контроля родителей и без физического прихода в школу. И те проблемы, о которых мы говорили, стали видны.

Я хотела сегодня напомнить о подходе mastery based learning и о том, с чем можно работать. В то же время у этого подхода есть свои ограничения. Михаилу  передаю слово.

Михаил Кушнир: Мне кажется, что в сегодняшней ситуации, когда сама жизнь заставляет проявлять большую или меньшую активность, нужно принять это как данность, а условия менять таким образом, чтобы это было максимально продуктивно. 

Как мне кажется, сравнительно несложно превратить уже существующие наработки того же ФИПИ в некий профиль цифрового обучения и сделать его предметом внимания тех инструментов, на которые больше всего идет наезд: это ОГЭ, ЕГЭ, ВПР. 

Я вижу в этой деятельности большой плюс. На протяжении нескольких нет наладили возможность пропускать через нее практически всех, а это значит, что можно этот институт вынести в рабочем состоянии из стен школы. 

Если этот цифровой профиль возник, то можно оставить каждому его собственный режим. Каждый заполняет его. И тогда школа окажется в таком же положении, на той же стороне баррикад, что и ребенок. То есть ребенку нужны ВПР, ОГЭ, ЕГЭ, нужно сдать зачет, а дома Марья Ивановна помогает сделать так, чтобы он успешно это дело прошел. Становится понятно, какая Марья Ивановна и какой Сергей Петрович действительно помогают. 

Если всякие разные инструменты, на которые сейчас все ругаются (и совершенно справедливо), изменить в своем статусе, то сразу станет все намного удобнее. Нужно вынести этот институт за рамки школы, сделать его добровольным и тогда школа окажется на той же стороне баррикад, что ребенок, и Марья Ивановна с Сергеем Петровичем будут помогать осваивать те или иные знания, которые он хочет сдать, а не заставлять его это делать. Это сразу, не меняя ничего принципиально в школе, меняет систему отношений и делает их заметно более субъектными. Самое главное, что при этом происходит, — передача ответственности в руки тех, кто за нее отвечает по закону, но сегодня про это не думает, поскольку это не нужно. 

Я об этом говорю с уверенностью, потому что, когда я только начинал работать в школе и считал всех своих возрастных коллег монстрами, которые ходят по традиционному маршруту и ни в коем случае не отдадут свою оценку, на мое удивление оказалось, что все единогласно сказали: да, с радостью отдали бы эту оценку, только кто же ее возьмет. 

На мой взгляд, в сегодняшних условиях это было бы наиболее конструктивно, абсолютно вписывающийся в логику экономики цифровой шаг, который позволил бы обеспечить ситуацию с возрастанием субъектности и сдвинул бы всю модель, всю систему образования в более продуктивное русло. 

Будущее — это некая абстрактность. По опыту, который был раньше, мы смотрим на то, что сейчас есть, и пытаемся как-то выбирать стратегию движения. В этой логике получается, что чем быстрее процесс вокруг нас, тем быстрее должны быть наши процессы, которыми мы пытаемся что-то менять. Раньше жизнь была нетороплива и спокойна. Когда медленные процессы вокруг, мы имеем возможность неторопливо планировать, что происходит. Когда процессы быстрые, у нас нет возможности долго планировать, двигаться и добавлять к себе, что у нас сейчас есть. Просто при таких длинных циклах мы неизбежно оказываемся в плохо прогнозируемом будущем и непонятно, куда двигаемся. Поэтому чем быстрее процессы вокруг, тем короче или быстрее должны быть наши процессы превращения. 

Логика движения небольшими импульсами для образования, на мой взгляд, в сегодняшней бурной жизни должна быть более органична, чем неторопливые, традиционные, размеренные подходы для отработки. 

Эта идея, на мой взгляд, обеспечивает каждому учащемуся его собственную траекторию движения, если понятно, какой нужно набрать профиль. На выходе из школы к этим профилям по-разному относятся. И можно дополнительные активности по этим профилям задавать, чтобы человек понимал, что с таким профилем может идти туда, с таким – сюда. 

Я давно ношусь с идеей профиля. Мне кажется, она могла бы обеспечить гибкость. Но жизнь показывает, что цифровые возможности по гибкости оказывается какими-то противоположными, потому что нас старательно вписывают в ситуацию вертикали, потому что цифра позволяет лучше контролировать то, что раньше невозможно было контролировать в бумажную эпоху. Как мы будем выскребаться из этой цифры, мне непонятно. Мы воспитываем гибкость, а ребята, которые всем управляют, старательно закручивают вертикали, чтобы мы не могли от нее никуда уйти. Что-то где-то должно измениться, или мы должны смириться и рухнуть со всем вместе.

Наталья Андреева: Спасибо большое. Михаил рассказал общую идею,  канву, которая понятная и прозрачная. Мне кажется, что мы находимся в оппозиции к вертикали, которую нам сейчас навязывают. 

Согласно высказываниям Путина даже материалы, которые подготовлены Сбербанком, должны проверять специальные люди, вместе с Министерством Просвещения. Министерство просвещения постит это в Фейсбуке, говорит:  “Мы здесь главные, приходите к нам, мы поставим вам печать”. 

Пока мы о чем-то говорим, происходит утверждение примерных основных образовательных программ, которые фиксируют преподавание литературы, истории, многих других предметов в жестких рамках, задается жесткое контентное содержание,  план, график и так далее. Я бы сказала, что система губит саму себя. 

Наверное, одним из простых, понятных решений является история с mastery based learning – обучении, основанном на мастерстве. Есть целое семейство идей, как это может проверяться и выражаться. Идея этого обучения в том, что учитель сообщает ученикам, какие результаты будут проверяться, а дальше каждый ребенок может идти в своем темпе. 

Мы уже поднимали эту тему полгода назад или даже чуть больше. Мы говорили о том, что не для каждого предмета возможно самостоятельное движение в рамках изучения темы. Юрий Романов рассказывал пример того, как у себя в Новой школе они организовали этот процесс и его варианты. 

Например,  вариант А: мы можем говорить о том, что у нас есть полный курс математики с 5-го до 9-го класса, который ребенок может изучать в своем темпе. И тогда у нас дети из этих классов оказываются перемешанными и объединенными в группы в соответствии с тем, что они сейчас изучают. Дети могут между этими группами перемещаться. По сути, каждый двигается в каком-то своем персональном режиме. К девятому классу  они приходят к сдаче экзамена и подтверждению результата в какой-то свой момент времени. Это как раз то, о чем говорит Михаил. 

Есть другие варианты, более мягкие и близкие к классно-урочной системе. Идея в том, что когда мы говорим о том, что у учителя в классе 30 человек, и он не может потратить свое время на закрытие дефицитов, которые есть у части детей, мы немножко лукавим, потому что такие методы есть. Это тот самый mastery based learning, или модель полного усвоения, когда в рамках изучения одной темы дети идут в своем темпе. И как перестраивает в этом случае учитель свой учебный процесс? Он уделяет больше времени тем, у кого есть какие-то проблемы, у кого есть какие-то дефициты. 

На картинке (прим.: идет демонстрация экрана) мы видим график и  результаты исследования, которое проводилось еще в 80-ые годы Блумом и его коллегами для разных предметов и классов. Если мы берем какой-то предмет, какую-то учебную тему и, например, продолжаем изучать ее в традиционном режиме, когда один учитель и 30 учеников, то происходит изучение в традиционном формате. В то же время мы видим ситуацию репетиторства, когда есть один учитель и один ученик. Здесь даже самые слабые ученики достигают примерно 50% качества изучения этого материала. При этом в традиционном классе эти же учащиеся имеют достаточно низкий результат, близкий к тому, что можно оценить оценкой “2” или “1”. Существует довольно большой разрыв между теми результатами, которые дает репетиторство, и теми, которые дает классическая модель. 

На картинке мы видим красную кривую – это модель полного усвоения. В этой модели учитель меняет свою работу. Он использует старую добрую дифференциацию в рамках изучения некоторой темы: берется тема, учитель излагает учебный материал, дети знакомятся с этим материалом с помощью и с участием учителя. Дальше происходит тестирование, в результате которого сразу становится понятно, что есть группа детей, которые не поняли материал, и есть группы детей, которые поняли и могут применять изученное на практике. Мы сейчас говорим о довольно классической модели изучения, для других вариантов тоже возможны варианты. Учитель предлагает тем учащимся, которые всё поняли, начинать применять полученные знания к каким-то конкретным ситуациям: решать задачи, читать что-либо по теме и применять на практике полученные знания. Учитель приглашает к себе тех детей, которые не поняли тему, у которых не получилось в ней разобраться, и еще раз объясняет им. После этого он продолжает занятие со всем классом вместе в одном и том же направлении. Еще раз через некоторое время, через 1-2 урока, ближе к контрольной или итоговой работе по этой теме, учитель еще раз делает такой же срез. Он берет тех учеников, которые не поняли, и повторно объясняет им. И каждый раз таких учеников становится меньше. За счет этого достигается совершенно другое качество. 

Мы говорим о том, что в данном случае часть учащихся идет в своем темпе. И тем, у кого есть какие-то пробелы, недопонимания, выделяется дополнительное время из того, которое есть у нас в рамках урока. 

Старая добрая дифференциация с учетом наличия у нас инструментов онлайн, которые позволяют тестировать, быстрее взаимодействовать и так далее, должна позволить решить эту проблему. Понятно, что это некоторое временное решение. 

Я сейчас предложу Людмиле Рождественской поделиться своими мыслями. 

Людмила Рождественская: Добрый день, коллеги. 

Мы довольно быстро к какой-то катастрофе приближаемся. Ковид все усилил, под увеличительным стеклом показал все несуразности нашего устройства, нашей жизни школьной, образовательной. По окончании второго ковидного года во многих странах (официальной статистики нет, но по отдельным публикациям понятно) тесты показали страшное критическое падение результатов по той же математике. Я могу говорить по своей школе и по Эстонии, в целом, что никогда еще таких катастрофических результатов не было. Есть школы, где 50% учеников не набрали баллов даже на тройку. Этому есть разные причины. Экзамен не претерпел никаких изменений за последние 40 лет – это пример такого возраста инструмента. Проверяя работы учеников, я вижу невооруженным глазом, что довольно много детей, которые вообще не способны совершить те алгебраические преобразования, которые предусмотрены системой оценивания. Понятно, что проблема в тесте. Тест надо менять в сторону облегчения. Но как только ты меняешь тест в сторону облегчения, чтобы средний баллы стал лучше, то показатели начинают снижаться. Поэтому не в категориях “проще/сложнее” я бы говорила, то есть не только об инструменте измерения, но и о преподавании математики. Оно мне представляется катастрофическим. Раньше мы знали, что один-два ученика не сдадут экзамен. Потом мы говорили о том, что в девятом классе уже видно, что этих детей, например, не научить за год, они не сдадут. Сейчас наблюдения таковы, что если учитель ведет с пятого по девятый класс, он говорит, что уже в пятом есть довольно большая группа учеников, в которой понятно, что теми средствами и теми ресурсами, которыми располагает учитель, он к существующему экзамену подготовить не может. 

Все время мы говорим в таких терминах: подготовка, экзамен. Отсюда вообще выпадают вопросы развития, мотивации. Условно, есть какая-то болванка, которую нужно обстругать, довести ее до кондиции и результат получить. Это очень сложные процессы. Очень большая группа детей, примерно половина, может учиться только в коллективе, либо наблюдая за тем, как это делают другие, либо под влиянием каких-то вовлекающих методик. 

Все слова хороши, потому что все будут правильные. И учителя, которые работают, честно могут об этом рассказать, они это подтвердят. 

Цифра могла бы вложить свой вклад и в вовлечение, и в игровой интерес, и в какую-то субъектность ученика, потому что есть инструменты, которые это могут при умелом использовании. Проблема того поколения учителей, которых в процентном отношении подавляющее большинство: все установки, все представления об инструментах итогового оценивания невозможно вынуть. Какие инструменты цифровые распрекрасные ни предлагай, никаких чудес не происходит. Это проблема. 

У меня пессимистический взгляд на будущее. Мне интересно было послушать Михаила про профиль. Профили должны быть в каких-то формулировках описаны, доведены до ученика. Субъектности нет. Потому что вообще забота о каком-то ближайшем будущем ученика, о завтрашнем дне просто отсутствует. Волевых качеств нет. 

Какие профили? Я не осуждаю Михаила, а так рассуждаю довольно сумбурно.

Я приведу пример. Когда учитель занимается с неуспешным учеником индивидуально и доходит дело до решения примера 2 + 3, а ученическая рука тянется к телефону за этим действием, учитель просто выпадает в осадок… 

Я рассказываю об этом человеку из России и спрашиваю, может быть, это местная проблема: отсутствие совершенно базовых умений, с которыми не то что куда-то двигаться к высшей математике, а преодолеть даже самый низовой тест невозможно? Меня интересует вопрос, во всех странах как обстоит дело с людьми, принимающими решение? Они получают эту статистику. И к каким выводам приходят? Что менять? Как с этими цифрами быть? На мой взгляд, это катастрофа. Менять нужно что-то очень основополагающее. Косметический ремонт ни к чему не приведет.

Мы очень близко подошли к краю, за которым непонятно, что.

Михаил Кушнир: Мне кажется, что это предположение очень технологичное и простое. Знания, которые ложатся в профиль, превратятся в реальные знания, оцененные в применении к какому-то человеку. Кажется, что технология позволяет начать выбираться из этой ситуации. В ней есть риски. Есть семьи, в которых родители хотят, чтобы дети чему-то научились, и им приятнее свалить это на школу. А как быть с семьями, в которых на детей наплевать? Мне кажется, таких детей не большинство. Большинство тех, кто хочет как-то двигаться.

Наталья Андреева: К сожалению, родители, о которых ты говоришь, это те самые минимум 40% тех двоек. Их много. Даже я, идеальная мать с двумя старшими детьми, готова забить на младшего ребенка, потому что задолбалась. И я хотела бы переложить на кого-нибудь ответственность.

Михаил Кушнир: Это принципиальный вопрос. Я не готов на него ответить. Я понимаю, что в сегодняшней ситуации мы не сможем ничего радикально изменить в образовании. То, что рассказала Людмила, на мой взгляд, только иллюстрирует эту ситуацию. Раз так, я не вижу альтернативы. Тезис, что школу дешевле содержать, чем тюрьмы, мне кажется правильным.

Наталья Андреева: Я предлагаю высказаться Юлии Кручаниновой.

Юлия Кручанинова: Я работала в мидлскул, потом – в хайскул. Проблемы все те же. Если пробуем решать задачу из государственного школьного пространства, то там никогда не будет ничего, кроме результата. А это всегда чревато либо фальсификациями, либо полной профанацией. Там нет решения. Это системы, которые тратят миллионы долларов. Это огромные бюрократический машины, которые не могут функционировать иначе. Они могут действовать только через учителей. Но на такие условия работы отбирают определенный тип человека. И эти человеки определенного типа остаются в системе навсегда, и они определяют ее лицо, ее результат. 

До тех пор, пока система образования вся состоит из ответов на отсутствующие у ребенка вопросы, как бы мы ни вертелись, как бы ни упражнялись, как бы ни готовили этих учителей к тому, чтобы мотивировать, у нас все равно не получится, потому что в конечном итоге ребенок владеет ответами на отсутствующие вопросы. Если эта задачка в содержании культуры продолжает существовать в том виде, в котором она существует сегодня и в каком существует последние 400 лет, такого не будет.

Интересно, что пандемическая ситуация меньше всего сказалась на ветеранах хоумскулерах, то есть на тех, кто давно сидит в этой лодке. Ничего у них не произошло. Несколько ограничился круг активностей детей вне дома, но стратегически по типу включенности, по субъектности ничего не изменилось. 

Надо думать не о задачах профессионального выживания в ситуации. Я понимаю, что это трудно. Если смотреть на два шага вперед, где искать пространство реформ, то, мне кажется, что оно все-таки в поле движения ребенка в содержание культуры.

Наталья Андреева: Я хочу дополнить. Действительно хоумскулеры не просели. Абсолютно не просели также школы, которые ориентировались на субъекта, воспитывали его. В этих школах сказали: “Ничего не произошло. Какая разница? Как работали, так и работаем. Ничего принципиально не изменилось.” 

Понятно, что через какое-то время начала проседать мотивация и появились психологические проблемы, потому что ученик один в четырех стенах. 

Мы понимаем, что решения лежат в плоскости развития субъектности ребенка, в том, чтобы в школе фокусироваться на этом. Дальше возникают вопросы: Надо ли это государству? Какие государства к этому готовы, какие – нет? В какой комплектации они готовы развивать субъектность, с какими оговорками и с какими поправками?

Юлия Кручанинова: Особенно это не надо большим государствам. Вся Голландия — это даже не Москва. О чем мы вообще? Это издали красиво выглядит. На самом деле, в Америке много миллионов населения, в каждом штате – свое законодательство. Чтобы было так, что всем строем направо пошли, налево пошли и по таким-то цифрам отчитались, невозможно. А в России возможно теоретически, но не происходит, потому что просто очень большие расстояния. 

Наталья Андреева: Конечно, цифра дает возможность тотального контроля. И мы видим китайский пример с этими браслетами на руке, которые бьют током. Это вполне работающая китайская история. Совсем не хотелось бы оказаться в Китае. Не хотелось бы, чтобы моя страна стала Китаем в культурологическом смысле.

Юлия Кручанинова: В геополитическом смысле нашей стране до Китая по масштабам, как Финляндии – до России. Масштабы другие, история другая, все культурные пристройки другие.

Наталья Андреева: Не хотелось бы такой жесткой вертикали. Поэтому мы за субъектность ученика и за субъектность учителя. 

У нас есть опыт с российскими школами, где учатся дети-иммигранты. Это было в 2015-2016 годах, когда видно было, что каждый член семьи пользовался системой, чтобы поучиться. Там не один ребенок учился, а его родители, другие родственники использовали это, чтобы подтянуть свой уровень. У них была мотивация закрепиться в России: остаться здесь и никуда не уезжать. 

В то же время я вижу пример американских школ, в которых преобладают дети из семей с низким экономическим уровнем, с низким образованием родителей и так далее.

Юлия Кручанинова: Я в такой школе отработала 12 лет.

Наталья Андреева: Снаружи есть впечатление, что есть хорошая динамика там, где хорошие учителя и фокус на развитии субъектности. Есть или это иллюзия?

Юлия Кручанинова: Хорошая динамика там, где хорошие учителя. Это всегда было и всегда будет. 

Очень важна мотивация родителей. Субъектность — это странная штука. Она предполагает довольно широкое поле возможностей смены направления движения. В государственной школе ребенок лежит под капельницей общего образования. 

Сильные учителя, культура достижений, жесткая позиция родителей на образование – эти три фактора играли в моей школе и еще в нескольких таких же самую существенную роль. 

Учитель —  человек, который не отпугивает детей от цели, а задает серьезные образцы и при этом готов помогать. Если учитель профессиональный человек, если он способен слышать, видеть, это все делать, тогда получается хорошо.

Наталья Андреев: Спасибо, это интересно и содержательно.

Елена Зачесова: Я хотела слово попросить. С одной стороны, существуют объективные сложности. Они связаны с оцениванием. Об этом уже много раз говорили. Мы предлагаем такие задания, которые могут быть поставлены на поток. Все, что требует индивидуальной подгонки, тюнинга, уходит в Олимпиаду, для одаренных, для узкопрофильных и так далее. Поэтому здесь мы просто сталкиваемся с вершиной пирамиды оценивания. Я по-прежнему считаю, что речь идет не об оценке, а об оценивании.

Если написано, что учителям платят за часы, они не будут заниматься индивидуально, не будут достигать никаких результатов. Я сейчас говорю не о тех отдельных прекрасных людях, которые жизнь свою положили на достижение чего-то, отличного от массы. Я – про тех, которых у нас миллион: они работают за зарплату, а зарплату им платят за часы. До сих пор, пока у нас этот вопрос не решен, мы будем упираться в эту стену, а на энтузиазме далеко не уедешь. 

Наталья Андреева: Спасибо, ценное замечание.

Людмила Рождественская: Два момента я хотела бы отметить. Я согласна с Юлией. Не находясь в Америке, у меня много лет получается изучать поведение, образ, портрет американского учителя лучших образцов через комьюнити. В вертикальной школе общим решением всех проблем, единым для всех, ничего не решить. Больше будет проблем. Может быть, будут какие-то показатели, за которыми ничего не будет стоять. Это путь к катастрофе, однозначно. 

Много выдвигается идей: давайте разделим, раз этим трудно, давайте их учить как-то по-другому. Вся практика классов выравнивания показывает, что когда дети сегрегированные, у них вообще не остается никакого образца. Они и сами очень сильно падают во всех смыслах.

Наталья Андреева: Им просто не за кем тянутся.

Людмила Рождественская: Да, это все знают. 

Когда мы говорим о проектном методе, я вижу по учителям из Финляндии, Америки, что там абсолютно другая стратегия собственной учебы: комьюнити растут просто как на дрожжах. Я смотрю на это со страшной завистью, потому что в этом вижу правильный путь. Я далека от идеализма, что мы наберем армию других учителей, но в этом есть какое-то решение проблемы. 

Учитель, так мало умеющий, как сейчас, может по болваночке натаскивать. Учительская зарплата по всему миру не самая конкурентная по сравнению с другими областями. Но берется и какая-то профессиональная гордость, традиция. Мне кажется, что в эту сторону надо смотреть. 

Юлия Кручанинова: Я со всем согласна, кроме пункта, что можно что-то с учителями сделать отдельно от страны. Другая культура, другой уровень звука, другое качество отношения к соседу. 

В Америке люди собираются для решения своих проблем и решают их. Ничего сверху не бывает. Никто из принимающих решения не может создать эту культуру взаимодействия. 

Например, несколько лет назад изменилась ситуация с экзаменом в Америке. Мгновенно возникли группы учителей, преподающих физику, биологию, статистику, математику. И люди там действительно не стеснялись их создавать. Учитель, преподающий продвинутую физику, задает вопрос на уровне отечественного семиклассника. И ему подробно объясняют, как решать эту задачу и где еще посмотреть подобные. Это другая совершенно культура взаимодействия людей. Она не возникает в учительской среде, независимо от социума. 

Наталья Андреева: Согласна. Но возникает вопрос, может ли учительская среда влиять на социум?

Юлия Кручанинова: Нет, потому что она запаздывает за социумом, не ведет за собой, не может опередить.

Участник: Думаю, что за 30 лет постепенно поменялся менталитет. С одной стороны, отсутствие амбиций, а с другой стороны, амбиции вообще не в ту сторону направлены. 

Сейчас есть три стороны, которые должны, по идее, соседствовать: родители, семья, школа и государство. Они абсолютные антагонисты. Если 10-15 лет назад мы смеялись над тем, что ребенок определил себе не очень подходящую профессию, то сейчас дети вообще не мотивированы ни в области профессии, ни в области занятий, ни в области желаний. 

Я могу как угодно мотивировать, рассказать все что угодно детям: зачем нужна эта тема по информатике, зачем учить математику, зачем нужны правила по русскому. Но пока в семье родители не объясняют ребенку, зачем он ходит в школу и почему именно в школу, ничего не получится. 

Сейчас мы получили поколение “зачем это?” Родители тоже говорят: зачем этот предмет, зачем эта тема? Они даже не пытаются понять, не пытаются проработать. Государство в этой ситуации самоустранилось и не рассказывает семьям, почему важно образование, что образование бывает разным. 

В соцсетях есть пост Владимира Погодина из Новой школы про договорные отношения. Есть договор, по которому тебе нужно делать вот это и вот это. Для этого тебе нужно сделать вот это и вот это. Если ты делаешь это, то получаешь баллы, у тебя есть возможность выбора. Но ты часть договора выполняй. 

Я думаю, что ролевые какие-то игры не прошли через ребенка. Ребенок не умеет переключаться и не может понять определенные правила игры. Репетитор дергает своих учеников: давай еще раз придешь, проведу занятие. Он готов учитель бесплатно это сделать, а ребенок не делает. Причем, это старшеклассник 17-18 лет, взрослый человек. 

Может быть, государство, со своей стороны, станет говорить родителям и подрастающему поколению: дружок, ты должен делать это, обязан делать это, потому что без этого не будет никаких достижений. 

Школа очень мало может сделать.

Михаил Кушнир: Разные позиции и разная среда. Я подозреваю, что для государства самое главное — это контроль за тем, что происходит. 

Моя гипотеза: в России сейчас пытаются что-то делать с высшим образованием. Сегодня, как я уже сказал, без субъектности никуда. А с субъектностью ни школа, ни государство работать не умеют. Поэтому я не думаю, что они будут готовы как-то с ней работать. Все, кто за субъектность, начинают выскакивать. У меня нет оптимистичного ожидания, что государство в этой сторону повернется. Хотя В.В.Путин дважды подряд в своих обращениях к федеральному собранию говорил про индивидуализацию. 

При движении в сторону субъектности есть проблема: это вываливает тех, кто не мотивирован. Я поддерживаю Людмилу в том, что дифференциация приводит к выпадению немотивированных людей. Именно поэтому логика моего предложения заключалась в том, чтобы минимально сдвигаться к такой модели: все остается в балансе, никто никого никуда не выгоняет, есть конкретные ориентиры.

Последний тезис, который я хочу сказать: цифра необратима. Я думаю, что она будет только усиливать свое присутствие. Это значит, что будет усиливаться уровень разделения труда, а профессия, которая все в себя погружает, неизбежно должна расслаиваться на разные направления.

Наталья Андреева: Спасибо, коллеги. 

Действительно, субъектность нельзя навязать и нельзя ее вырастить сверху. Но можно дать хорошие образцы, быть рядом с ребенком и дать ему возможность ошибаться и поддерживать его. Даже если его семье и всем, кто вокруг него, наплевать, эти примеры хорошо видны в истории коммунарского движения. Наверное, сюда же хорошо подходит история про сообщества. 

Мне кажется, у нас есть шанс что-то изменить и что-то сделать, даже при том, что у нас много ограничений со стороны государства и много родителей, которым все равно. Но у нас есть шанс. 

Смешанное обучение в России