Можно ли обучать самостоятельности?

Ольга Леонтьева, директор, Центр образовательной стратегии и методологии «Школа-парк»

(выступление на конференции  Смешанное обучение 2019)

Ольга Леонтьева:  Здравствуйте, уважаемые коллеги. Я направленно назвала свое выступление «Можно ли обучать самостоятельности?», потому что я очень сильно сомневаюсь, что этому нужно обучать детей.

 Ребенок и самостоятельность: давайте подумаем сначала, совместимы ли эти понятия. Казалось бы, маленький, совсем маленький, только что родившийся или научившийся только что ходить, — он самостоятельный или нет? Он очень самостоятельный. Он хочет стоять сам, он хочет ходить сам. И что делаем мы, взрослые? Оправдывая себя тем, что мы боимся за ребенка, что мы очень сильно волнуемся за него, а на самом деле, волнуясь о собственном спокойствии, мы отучаем ребенка быть самостоятельным — не все, конечно; это личное дело каждого родителя. Выйдете на площадку (так вот случилось, что я сейчас часто на площадке детской с внучкой): мамы, папы, бабушки, дедушки занимаются одним и тем же: «ты куда пошел?», «ты куда полез, там опасно», «давай я тебе помогу». Когда я отпускала двухлетнего, полуторалетнего ребенка заползать самого на горку, и не страховала этого ребенка, я стояла рядом, я смотрела, какие могут быть опасности для него. Но я стояла рядом и позволяла ребенку падать самостоятельно. Эти мамы и папы осуждали меня, причем очень часто прямо: они подходили и говорили: «Что вы делаете? Разве можно такому ребенку разрешать залезать, заползать, прыгать, бегать?»

Прошло полгода. Мой ребенок совершенно спокойно продолжает играть на этих горках, бегать, прыгать. Я абсолютно уверена, что он это делает безопасно. Их дети до сих пор боятся горки, боятся идти, боятся всего на свете; и рядом стоят боящиеся родители.

Ребенок рождается самостоятельным, как бы ни парадоксально это утверждение не было. А мы, взрослые, делаем все, чтобы эту самостоятельность у него отнять.

Проходит время. Дети идут в школу. Теперь давайте подумаем: школа и самостоятельность — совместимы ли эти понятия? Школа, не только в России, практически во всем мире, массовая школа, базируется на программах, придуманных взрослыми. А самостоятельность, любая самостоятельность на белом свете, самостоятельность любого человека, базируется на его собственном выборе и на желании что-то сделать. Самостоятельность всегда сопряжена, напрямую сопряжена, с риском. Самостоятельности без риска не бывает. И вот школа, которая была создана целенаправленно, для того, чтобы без риска научить детей одному и тому же: тому, чему хотят их научить почему-то именно сегодня взрослые.

Скоро уже 400 лет как школа в таком виде существует. Реформа за реформой проходит во всех странах. У меня дома в семейном архиве есть письмо, датированное, по-моему, 55-м или 56-м годом прошлого века, в котором отец, который учился тогда в аспирантуре педагогической, написал маме: «я не смогу сейчас приехать, намечаются большие изменения в системе образования, и по этому поводу собирается там какой-то съезд КПСС».

Большие изменения в системе образования намечались весь 20 век, и сегодня они продолжают намечаться: президент дал указ, министр образования дает указ. ФГОСы: только с одним чуточку справились, начали хоть чуть-чуть понимать, о чём они и  ба-бах — новые ФГОСы. Вперед, люди! Но при этом никаких реальных изменений не происходит, и это знают все. Почему об этом не говорят, я не понимаю.

Как же развивается самостоятельность детская даже в этой школе? Она развивается за счет договора и на детской площадке, и в школе, за счет договора между детьми, за счет договора между детьми и взрослыми. Ребенок любой прекрасно понимает, если ему сказать (нормально, честно сказать: «мне от этого страшно, мне от этого плохо, а тебе?»). Ребенок пытается договориться, ребенок хочет договариваться. Это взрослые не договариваются с ним.

Понимание того, что ребёнок уже есть человек, а не чистая доска, на которой мы когда-нибудь напишем всю программу, и он унесет ее радостно с собой, привело нас к тому, что мы решили открыть школу, в которой нет программы, нет ни одного обязательного урока или обязательного занятия. Я занимаюсь аналитикой таких пространств и помогаю коллегам открывать такие школы.

Первый проект был открыт в конце 20 века на базе школы Тубельского (он назывался «Парк открытых студий»), сейчас несколько проектов, родительских проектов, развиваются в нашей стране. Вы легко найдете информацию, набрав “школа-парк” и моё имя. Немножечко вкратце расскажу о структуре такой школы. В современном мире принято называть такие школы самонаправленными, самонаправленные школы; они, на самом деле, появляться начали с начала 20 века. С первой такой школы вроде Саммерхилл (не школы; вроде школа, которая называется Саммерхилл). Потом в шестидесятых годах появилась школа Садбери Вэлли. Но школа-парк отличается от них и отличается очень серьёзно.

Дело в том, что самонаправленное образование изначально не затрагивало сам путь учения, не анализировало. Люди просто приняли как факт: ребенок может выбирать, ребенок имеет право учиться тому, чему он хочет учиться здесь и сейчас.

(Ольга Леонтьева обращается к аудитории: Очень хорошая аудитория, очень напряженная. Как-то я пытаюсь вас чуточку расслабить, но не могу пока, надеюсь, что ещё не проснулись, надеюсь, что проснётесь к окончанию лекции)

 Расскажу небольшой анекдот. Может быть, он вас встряхнет. Приходят дети 1 сентября в школу, в обычную школу. Учительница приводит детей в класс и говорит: «Дети, теперь все будет по-другому, теперь вы не можете просто так встать и выйти в коридор или пойти в туалет; теперь вы должны для этого поднять руку, спросить разрешения, и если я вам разрешу, вы это сделаете».

Вовочка поднимает руку.

— «Да, Вовочка. Ты хочешь куда-то пойти?»

— «Нет, Мария Ивановна, я просто систему проверяю».  

(смех в зале)

Как же бесят эти Вовочки Мариванн, очень бесят. Несмотря ни на что, они все равно остаются свободными, но таких Вовочек мало, к сожалению, хоть они и есть. Именно из них потом вырастают очень интересные, очень самобытные люди. Вот мы собираем таких Вовочек, приглашаем их к себе. Мы далеко не первые.

На самом деле, каждый сильный учитель создает свободное пространство вокруг себя в любой школе мира. Очень приятно приехать в эту школу («Новая школа» в Раменках, г. Москва), такую красивую интересную, очень приятно приехать в нее еще и потому, что здесь собралась очень интересная педагогическая команда. Много лет работая журналистом 1 сентября, кроме исследовательской работы, я ездила по разным, совершенно, регионам и писала про учителей. Так вот, нет хорошего учителя, который не создавал бы свободное образовательное пространство вокруг себя, таких учителей не существует. В любой школе, как только мне показывали любого учителя и говорили: «Вот, это вот у него или у нее  всё получается, его/ее обожают дети». Стоило задать несколько вопросов, и я сняла, за счёт чего это складывать.

 

Ольга Леоньтева обращается к аудитории: Ну, например, учителя, поднимите руки. (поднимаются руки) Здесь в основном учителя, классно. Вы — ну, скажу такое слово — манипулируете с отметками, с оцениванием? Кто из вас хоть когда-нибудь предлагал детям оценивать самих себя? (слушатели кивают, соглашаются) Угу. Оценивать друг друга? Угу. Кто из вас ходит в походы, ставит спектакли, занимается какой-то внеурочной деятельностью с детьми, в которой есть разновозрастные группы? У кого? У вас есть разновозрастные группы? Дети разных возрастов? Ага. (ответы из зала: да, есть) Вот это примерные вопросы, которые задаются любому, и выясняется, что, как только мы делаем шаг из класса и предлагаем детям прийти не потому что их туда загнали, а потому что им может быть с нами интересно, потому что может быть сделано какое-то дело, в котором эти дети сумеют принимать решения, рисковать, проваливаться, побеждать. В этот момент мы словно выступаем из класса школы, делаем шаг в другую школу, в другое пространство. И дети начинают нам доверять и начинают нас понимать. Мы начинаем говорить на одном языке. Но в этом пространстве нужен договор, нужно договариваться. В этом пространстве отметок отметками не поможешь. Ты не можешь сказать, что я поставлю тебе двойку, если ты не будешь играть спектакль, — ты не имеешь на это права. При этом ребенок имеет право сойти с дистанции. У него что-то не получилось и что мы делаем? Мы договариваемся лично с этим человеком. Мы просим договориться с ним старших детей. Совершенно другая работа, но, вот беда, она называется воспитательная работа. А потом приходим в класс и этим же самым детям говорим: «А теперь я расскажу вам про червяка или что дважды два — четыре». И этот же самый человек замолкает и превращается…

Так вот, к школам самонаправленным. В двух словах. В школах, которые сейчас называют типа Саммерхилл не изменяют учебный процесс, хотя делают его открытым для детей. Дети выбирают тот или иной курс, который имеют право проходить. Но курс строится без самостоятельности, точнее, так начиналось в самом начале, и было почти до конца 20 века. Сейчас перестраиваются эти пространства, делаются, в общем-то, сильно другими. И что выяснилось? Дети очень часто выбирают тот или иной курс, и — скажите, что происходит? — неделю-две они ходят, и что происходит? — благополучно перестают ходить. Довольно большой процент. Вот в школах, типа Саммерхилл, есть условия, договор с детьми: если ты не посетил какое-то количество занятий из этого курса, ты имеешь право его бросить, перестать на него ходить и вернуться на него через определенное время (через семестр или два, в зависимости от того, как часто этот курс заявляется). Понятно? Да? (слушатели кивают)

      На одной из конференций демократического образования мы делились версиями, как же появились школы типа Садбери Вэлли Скул, в которых нет вообще ни одного специально организованного взрослыми, образовательного пространства. Там запрещено взрослым предлагать что-то детям. Дети находятся в свободном пространстве: они строят себе то, что хотят, занимаются тем, чем хотят заниматься, и, если ребенок изъявляет желание чему-то научиться, он имеет право подойти к взрослому и сказать: «Помоги мне. Я хочу этого». Взрослым запрещено предлагать, чему они хотят научить детей. Так вот, обсуждая, как такая школа могла получиться, я услышала очень забавное мнение Джерри Минса, одного из организаторов движения демократических школ. Он говорит: «Они, наверное, попредлагали, чем заниматься, а дети не пришли. Это же обидно». Взрослые встали в позу и говорят: «Ну, тогда мы вам вообще ничего предлагать не будем».

 Вот школа-парк отличается от этих двух систем, тем, что мы предлагаем, чем можно заниматься. Да, и такие пространства мы называем парк-студии. Но внутри парк-студий мы не проводим линейные занятия. Понятно, что такое линейные занятия? (в зале кивают) То есть мы не переходим от пункта А в пункт B, из пункта B в пункт C и не требуем от всех детей точно идти по маршруту, который мы закладываем. Мы, и я лично,  ищем способы работы в пространствах, в которые можно войти в любой момент и из которых можно уйти в любой момент так же. Способы работы в таких пространствах достаточно разнообразны и сложны.

Итак, школа-парк.  

Что мы принимаем как данность? 1) Мы принимаем то, что у каждого человека свои знания, что знание — не мешок, в который складывают яблоки (потом человек выносит этот мешок радостно с собой и может при необходимости достать любое яблоко в любой момент), что знание — это орган. Много дебатов по этому поводу. Люди обсуждают этот момент достаточно часто. Но это, конечно, некоторая метафора. Но орган отличается от костыля тем, что он не создается и не прибивается извне. Я не могу создать орган и прибить к человеку. Орган растет внутри этого человека. Знание каждого ребёнка уже существует у него. Его субъективное знание реально существуют в этом мире. Так называемое объективное знание — это некоторая абстракция, договор людей между собой, что есть объективное знание на сегодняшнем этапе нашей жизни.

Тем более в школе-парк мы принимаем, что так как знание — это органы разных людей, они разнообразны, и это разнообразие нужно не просто терпеть, нужно радоваться ему, потому что только разнообразие позволяет нам выжить и как виду, и как сообществу. Если у нас у всех одинаковые знания, то мы не люди, мы — роботы.

Представляете, вот сто Эйнштейнов собралось бы сейчас в этой комнате. Мы смогли бы разговаривать? Ой, я думаю, что разговора не получилось бы никакого вообще.

Мы принимаем, что школа, как институт, создается целенаправленно для того, чтобы обогатить образовательное пространство здесь и сейчас. Именно для этого мы создаем отдельное пространство под названием парк-студия.

Роль учителя в этих парк-студиях совершенно иная.

Да, мы верим в детей и готовы с ними договариваться, мы считаем, что у каждого ребёнка свое знание и это ценно: мы откроем школу-парк…И ба-бац и эта школа-парк превращается в замаскированную класс-школу ещё и худшего вида, чем самая обычная класс-школа. Дело в том, что первая проблема, конечно, в детях. Конечно. Дети проверяют нас постоянно, пробуют на зубок. Первое, что делают дети в таком пространстве (причем все без исключения)?  Вот мы им говорим: «Вы пришли. Здесь свобода выбора. Вы будете учиться самостоятельности. Вся ответственность на вас». Что делают дети сначала? Первые день-два? Нет, вы знаете, первые день-два они показывают, какие они хорошие дети, и практически каждый прямо ходит. Ему предлагают парк- студию. Они ходят учиться. Примерно на второй день (у каждого по-разному) что происходит? (ответы из зала) Вот то, что вы сказали. Начинается проверка. Да, конечно. Но без этого не бывает. Каждая проверка продолжается у каждого свое время. Из некоторых парк-школ организаторы мне говорят: Вот мы прям…Два месяца они сначала начали учиться, потом пошли и лежат, и ничего,  ничего не делают, ничего не делают! И мы ввели им обязательные занятия (там те или такие). Дело в том, что в любой школе не существует детей вообще. Это так же как градусник, средняя температура по больнице. Существует отдельные Пети, Миши, Тани, Маши. Отдельный человек существует — не существует детей вообще. Если они лежат или играют и ничего не делают, это не значит, что ничего не делают. Вот здесь первая точка изменения роли педагога. Педагог в школе-парк не соотносит свои планы с их исполнением ребенком, педагог думает, почему конкретно ребенок занимается именно тем, чем занимается. Педагог наблюдает и думает.

Выяснилось, что это очень сложно для взрослых людей. Но этот этап лежки… он достаточно короткий. Дети начинают чем-то заниматься, организуют игры, они работают, они приходят в студию. Вот совсем не так давно я поняла, что для школы-парк гораздо опаснее другая детская тенденция, тенденция «Ответь мне на вопрос». Ребенок хочет что-то узнать. Он подходит к взрослым, задает вопрос и ждет, когда ему на этот вопрос ответят. Ну, это же нормально? Почемучки, да? В современном мире ребенок должен научиться другому: он должен научиться не находить человека, который ему ответит на вопрос, а искать информацию самостоятельно, выкидывать ту информацию, которая не подходит, находить правильные источники, анализировать эту информацию — это и есть самостоятельное учение. Если мы будем отвечать на этот вопрос постоянно, то у ребёнка не будет смысла учиться, добывать информацию, а это значит, что самостоятельность у него развиваться не будет.

Почему учителю проще ответить на вопрос? Кстати, конечно, здесь должно быть такое очень сильное сочетание корректности поведения. Если ко мне подходят и спрашивают, то тоже неприлично все время отправлять: «Иди. Узнай сам». Да. Если я уже это знаю. Но почему учителю проще на все ответить? Причём в этот момент большинство взрослых довольно сильно лукавят, потому что нельзя знать всё, нельзя быть богом. Если учитель говорит пойдём вместе поищем, я тебе помогу — это одно. Учителя не насытились своей самостоятельностью. Практически все учителя, мы с вами, вышли из класс- школы. Что такое хорошо, что такое плохо мы прекрасно знаем. Хорошо знать ответ на вопрос, а плохо его не знать. Учителя хотят инструкций — раз.  Учителя недостаточно самостоятельны — это два. Учителя хотят показать, какие они хорошие были ученики. С этими желаниями бороться очень сложно. Простой пример: ребенок постоянно находится в компьютерном классе. Он сидит за компьютером. Ребёнок хочет узнать что-то. Он поворачивается, спрашивает учителя, и учитель радостно подбегает и показывает все, о чем спросил ребенок. Ничего не запоминает. Он не может пользоваться этой информацией. Во многих школах сегодня создают такие аналогичные свободные пространства во вторую смену. Мол, мы сначала поучим вас несамостоятельности, а потом, после этих уроков, вы пойдёте и будете очень самостоятельными. И она у вас, самостоятельность, будет развиваться. Очень искажённая ситуация для детей.

Последние, что хочу сказать именно по поводу этой ситуации, потому что она может касаться разных людей, собравшихся в этом зале. Одним из последних изобретений Тубельского, когда он был директором школы, была так называемая «детско-взрослая экспертиза». Когда собиралась команда детей и взрослых из одной школы и из другой, и они посещали разные пространства совместно, наметив некоторые пункты, по которым эти пространства анализировались, в основном пункты были связаны со свободой выбора, самостоятельностью детей там или здесь. И так совместной группой анализировалась каждая школа, называвшая себя демократической школой. Такую экспертизу можно провести в любом пространстве, организованном вами. Советую попробовать. Вы тогда хотя бы посмотрите на то, как видят это пространство ваши дети. Или, второе, что можно провести интересно, живо и получить очень интересную обратную связь, — это День парк-школы в любой школе России…На один день откройте двери класса, посмотрите, что произойдет с детьми, куда они пойдут, к кому они пойдут, почему они пойдут и что будет нужно для них в этот момент.

 

 Ответы Ольги Леонтьевой на вопросы из зала:

 

Вопрос: Спасибо большое, интересный опыт. У меня два вопроса. Первый: в российской действительности как такая школа балансирует в условиях получения аккредитации, например, где необходима программа? И второй вопрос: как вы работаете с родителями в нашем таком несвободном обществе. Они как-то отдельно отбираются, потому что, на мой взгляд, главная проблема — не дети, а, вот, родители, которые хотят контроля. Вы, кстати, с этого и начали: про бабушек и родителей на площадке.

Ольга Леонтьева: Родители сами нас выбирают. Просто приходят те, кто хочет именно так. Причины разные. Как правило, это академическая неуспешность у многих детей: дети с дислексией и дисграфией и так далее. Есть родители, осознанно выбирающие, наоборот, очень сильных детей, сильных в академическом смысле, потому что им скучно в школе, этим детям, сидеть на одних и тех же уроках.

С родителями работаем за счет семинаров, за счет проведения постоянной работы. Я с вами согласна, это одна из самых сложных частей нашей работы. Сегодня у нас частные проекты еще не аккредитованы как школы. Дети работают и сдают заочно, те, кто хочет сдавать экзамены. Они спокойно, совершенно, выходят на это. Им даже нравится. То есть, вот, никто их не заставляет. Они приходят и выходят на аттестацию. Заочно сдают аттестацию.  

Вопрос: Извините, пожалуйста, у меня вопрос такой: я, думаю, что все  помнят фильм, который потряс страну, — это «Движение вверх». Помните, там есть момент: там был баскетболист по фамилии Белов, который, когда заканчивались тренировки, он сам оставался, и сам тренировался. И герой Машкова, который играет тренера, приходит и спрашивает: «Почему ты тренируешься?» А он говорит: «Потому что я понимаю, что я в такой-то, такой-то, такой-то игре не показал тот результат, который должен показать. Меня интересует такой вопрос: процент таких самостоятельных детей, которые сами понимают, что им надо работать, работать и работать — сколько, приблизительно, таких в школе? — это первое. И, второе:  то, что касается начальной школы, что ребенок первого класса приходит и говорит, чем он хочет заниматься, и, естественно, ему какое-то пространство создается? Я просто почему спрашиваю, потому что по опыту чаще всего подростки чаще связаны со свободой, чем дети начальных классов.

Ольга Леонтьева: Начну со второго вопроса: дети маленькие предпочитают общаться с более старшими детьми. И вот в этот момент складывается настоящая работа. Они не выходят на взрослых, сначала, они, действительно, работают со старшими детьми.

А первый ваш вопрос: к окончанию школы, если такой процент, значит, он такой: В первом проекте, который был в школе Тубельского, там практически все на такую работу вышли в своих направлениях. Говорить о том, что год-два ребенок пробыл в школе. и он научился вот так вот работать — нельзя. И ждать этого нельзя. Это цель, отложенная цель, дальняя цель. Она достигается за счет того, что мы помогаем каждый день, каждую минутку ребёнку увидеть. Если он приложил силы и у него получилось, и, если это нужно людям, то это здорово. Шаг за шагом, step by step, и тогда это умение возникает.

 

Спасибо большое.

Видео выступления смотрите здесь 

Смешанное обучение в России